Стыд вместо памяти: как Израиль долго не принимал выживших в Холокосте

В июне 1945 года, всего через несколько недель после Победы, израильский десантник Йоэль Палги вернулся в Тель-Авив с миссии в Венгрии, где он пытался спасать европейских евреев от нацистов. Ветераны встретили его тепло, с интересом — и с молчаливым ожиданием героической истории. Но у Палги была другая правда: о страданиях, страхе, беспомощности. Его рассказы не вписывались в образ «нового еврея» — бойкого, вооружённого, с гордо поднятой головой.

Это было время, когда еврейское общество ишува (еврейского населения подмандатной Палестины) старалось строить новый образ нации — сильной, боевой, свободной от ассоциаций с прошлой «слабостью». И в этом образе не было места тем, кто, как считалось, «ничего не сделал» перед лицом уничтожения. Слишком часто звучал болезненный вопрос:

Йоэль Палги позже писал: «Нам стало стыдно за тех, кого пытали, сжигали, расстреливали. Мы подсознательно приняли нацистскую точку зрения, будто эти люди были ничтожны». Это горькое признание вскрывает важную историческую правду: Израиль долгое время отказывался признать шесть миллионов убитых не только как жертв, но и как свидетелей, как часть своего народа. Для послевоенного государства они были «неподходящими» героями.

Самым грубым выражением этого презрения стало слово — «мыло». Оно использовалось в ишувском сленге для обозначения выживших. Истоки термина восходят к распространённому (и оспариваемому) утверждению, что нацисты производили мыло из тел убитых евреев. Это слово вошло в язык как символ насмешки и презрения. Оно появлялось даже в израильской литературе, например у Йорама Канюка, который писал в книге : . Это не гипербола — это культурная фиксация внутреннего отторжения.

Государство Израиль было основано в 1948 году, когда травма Холокоста ещё не стала общенациональной частью израильского мифа. Те, кто прошёл Освенцим, Треблинку, Бухенвальд, долго оставались маргинализированными. В глазах сабров (родившихся в Израиле) они были «европейскими», «непригодными», «пассивными». Даже на политическом уровне ощущалась отчуждённость — первые годы Израиль не стремился массово репатриировать выживших, предпочитая строить государство своими силами.

И только спустя десятилетия — после суда над Эйхманом в 1961 году, после формирования культуры памяти, после учебников и мемориалов — Израиль начал переосмысливать трагедию и свою роль в её осмыслении. И тогда выяснилось, что память — это не всегда признание. Иногда — это раскаяние.

Большинство евреев, переживших Холокост, действительно так и не приехали в Израиль. Они остались в США, Канаде, Франции, где их не упрекали за то, что они выжили, где не ставили под сомнение их достоинство. Израиль стал родиной для многих, но не для всех. И причиной этому, как показывает Том Сегев в своей книге , была не только география или политика. Это была глубокая, коллективная психологическая травма — невозможность тогдашнего Израиля принять слабость как часть силы.